Документальный фильма о судьбе российских детей-сирот — «Блеф, или с Новым годом» - показывает систему отечественного «Россиротпрома» изнутри, наглядно демонстрируя, что система делает с детьми.

Режиссёр картины Ольга Синяева (сама — многодетная и приемная мама) рассказала Правмиру, чем страшны детские дома и как можно спасти детей, попадающих туда.

— Ольга, что самое плохое в системе сиротских учреждений?
— В детском доме нет самого главного — изначально близкого человека для ребенка. По теории Джона Боулби, которая имеет множество подтверждений, самое главное для маленького человечка — привязанность к единственному для ребенка значимому взрослому. До восьми месяцев это просто жизненно необходимо, как воздух, как молоко, как пища. Маленький ребенок настраивается на этого взрослого, узнает его, начинает вступать в контакт, и все потребности малыша удовлетворяет этот взрослый.

От того, как он это делает, насколько потребности ребенка удовлетворяются, зависит психологическая защита и развитие человека в дальнейшем, на всю оставшуюся жизнь.

Если привязанности нет, то ребенок просто не развивается, серьезно тормозится в развитии. Многие дети просто погибают. В домах ребенка очень большая смертность. Многие врачи — психологи и неврологи, которые сталкиваются с проблемой, подтверждают это. Поэтому никакие блага, никакие игрушки, комнаты Монтессори, сенсорные комнаты и так далее никак не могут заменить ребенку вот этого одного-единственного значимого взрослого. Его отсутствие для малыша практически равносильно смерти.

— Что происходит, когда выжившие дети, лишенные такой привязанности, оказываются рядом с себе подобными?

— Самое страшное, что только можно увидеть — это маленькие дети, которых не берут на руки. В домах ребенка сознательно ограничивают тактильные контакты, потому что просто невозможно предлагать их детям в необходимом объеме. Сиротские учреждения — это такой конвейер: люди приходят на работу, они не могут эмоционально на все реагировать, кроме того — просто много детей…

А дети сначала ждут, ждут какого-то взаимодействия, любви, ласки и помощи. Потом перестают ждать, становятся как бревнышки, абсолютно холодными, безэмоциональными. Они даже физически становятся похожими на деревянных кукол. Соответственно, познавательные функции, эмоционально-волевая сфера — все это очень сильно заторможено. Потом, когда они выходят в группу, где несколько таких детей, у них остаются только почти животные инстинкты — борьба за существование, за выживание.

Самое страшное, что только можно увидеть — это маленькие дети, которых не берут на руки. Сиротские учреждения — это такой конвейер: люди приходят на работу, они не могут эмоционально на все реагировать, кроме того — просто много детей…

После такой депривации из системы выходят дети — морально-нравственные инвалиды. Вы же не скажете инвалиду-колясочнику: встань и танцуй. Так же и эти дети просто не в состоянии понять, что такое любовь, сострадание, жалость…

— Они уже не могут жить в обществе?

— Им очень тяжело адаптироваться в обществе. Чем раньше вытащить их из системы, тем лучше. Даже после того, как ребенку исполнится два, три года, его сложно адаптировать.

Нашего сына Игоря мы взяли, когда ему было три года. И мы пережили тяжелые моменты. Сейчас ему 11 лет, он нас очень радует, делает большие успехи. Но детдомовская матрица сохранилась, как сохранялась на уровне подсознания память о боли у людей, которые пережили войну, какие-то лишения. Он даже не осознает это, но все равно иногда она проявляется. У него есть только два правила: говорить правду и не брать ничего без спроса. А для него это зачастую непосильная задача.

Наука давно доказала, что депривация в раннем возрасте как раз и ведет к поведенческим нарушениям в дальнейшем. Но, тем не менее, это замечательный мальчик, который нам очень помогает. Прежде всего, он самый большой оптимист и самый счастливый человек в нашей семье. Самая часто употребляемая фраза: «Сегодня, мама, был самый лучший день! Самый прекрасный день!» Он каждому-каждому дню очень рад и счастлив, и всем очень доволен.

Сортировка детей

— Система ломает не только детей, но и тех, кто с ними работает?

— Конечно. Работающим в детских домах не позавидуешь. Во-первых, надо постоянно сталкиваться с огромным количеством детского горя. Ты должен от этого как-то защититься, отстраниться. Только так ты можешь сам сохраниться, потому что у всех работающих в таких учреждениях есть свои дети. Естественно, что для них забота о «ничьих» детях — работа и заработок. Сердце ты оставляешь за порогом детского дома, ведь здесь место, где ты просто получаешь зарплату.

Хотя там встречается много сердечных, добрых людей, но они очень быстро выгорают. И, как правило, уходят.

Ведь это самое тяжелое — воспитывать детей, с которыми нет взаимной привязанности. Да, бывает, что у воспитателей появляются любимчики, но это — буря эмоций, ревности, истерики и так далее со стороны других детей. Но даже если и возникла взаимная привязанность у воспитателя и ребенка, все равно через какое-то время этого ребенка переведут в другую группу, в другой детский дом. Их постоянно сортируют, тасуют так, что не оставляют привязанности просто никакого места.

— В чем главная проблема детских домов?

— Бесперебойное поступление детей, которых «сиротская промышленность» поставляет и поставляет. Мы пытаемся бороться, усыновляем детей, как-то решаем эти проблемы уже после того, как дети попали в беду и оказались в детском доме, в доме ребенка. А надо бороться раньше, до этого, чтобы дети просто элементарно туда не попадали. Соответственно, важно помогать и кризисным семьям, потому что очень много таких людей в нашей стране, которые практически находятся на грани нищеты.

Это нужно решать на уровне правительства, потому что у нас страна на 72-м месте в мире по расходам государства на население. При этом первая в мире по богатству, так скажем, даже если перевести на душу населения.

Если ничего не предпринимать, через 33 года, по подсчётам, мы просто останемся вообще без детей. У нас детское население сокращается просто с катастрофической скоростью. За последние 20 лет мы потеряли 15 миллионов детей. Я считаю, что каждого ребенка в нашей стране нужно заносить в Красную книгу, и семью тоже. Для сравнения в США, например, 75 миллионов детей, а у нас — уже 24 миллиона… Выводы делайте сами.

Мы пытаемся бороться, усыновляем детей, как-то решаем эти проблемы уже после того, как дети попали в беду и оказались в детском доме, в доме ребенка. А надо бороться раньше, до этого, чтобы дети просто элементарно туда не попадали.

— Детские дома в каком-то виде могут существовать? Стоит их реорганизовать?

— В том виде, в котором сейчас существует большинство детских домов — нет. Я видела хорошие детские дома (по официальному названию), но их было бы правильно назвать большими приемными семьями. Они располагались на земле, в селе. У них был свой огород, дети занимались настоящим трудом, что очень немаловажно. Отношения с воспитателями были семейными, волонтеры детей не заваливали подарками (поскольку было далеко от столицы). Но этого «детского дома» уже нет. В рамках укрупнения его слили с огромным интернатом. Как и другой, «семейный» детский дом, из соседнего района, где было 12 детей, которые вместе со взрослыми пекли пироги и верили, что это их дом. Потеряв его, оказавшись в огромном интернате, одна девочка выбросилась из окна. Слава Богу, осталась жива.

В любом случае, детские учреждения, если и имеют право на существование, то они должны быть камерными, похожими на семью, а не на казарму.

Почему у нас процветают подобные интернаты, но не развиваются детские деревни-SOS, которых у нас всего шесть в России?!

В любом случае, детские учреждения, если и имеют право на существование, то они должны быть камерными, похожими на семью, а не на казарму. Потому что институт не может воспитать ребенка, это неодушевленное существо, конвейер, какой бы он ни был распрекрасный. На конвейере душа ребенка не учитывается, и в итоге ампутируется как ненужный элемент.

Преступление в ответ на преступление

— В итоге из детского дома выпускается жестокий человек, который ничего не умеет давать другим?

— Ребенок в этом не виноват. Получается так, что мы обвиняем его, но мы его таким сделали, система его таким сделала. И уже по-другому просто не может быть, потому что у него вытащили все струны души, которые отвечают за сострадание, за любовь. Именно потому, что против таких детей мы сначала совершили преступление, потом, получается, они совершают преступления против нас.

Ведь чтобы научить ребенка не только получать, но и отдавать, нужно, соответственно, задействовать те самые струны души, о которых я сказала. Сострадание, любовь воспитываются только в тесном контакте со взрослыми, с которыми есть взаимная привязанность, когда есть эмоциональная связь. Ребенок сначала очень много получает от матери, а потом, соответственно, может и отдавать.

Дети в детских учреждениях ничего не получили. У них все душевные струны просто оборваны. Поэтому они становятся механизмами, которые получают удовлетворение только от того, что они примитивными методами что-то заимели, забрали, потому что у них нет своей собственности, другого повода для счастья и радости у них нет.

Сострадание, любовь воспитываются только в тесном контакте со взрослыми, с которыми есть взаимная привязанность, когда есть эмоциональная связь.

Детей в учреждениях называют по фамилиям, как в армии. Им не дают возможности элементарно взять с собой игрушку в постель, они не имеют на это права.

Для нашего Игоря мамой, когда он находился в доме ребенка, была его подушка. Он вылизывал мокрое пятно на ней, утыкался в него и засыпал, потому что не было другого человеческого запаха. Знаете, как дети эти пахнут? Это просто ужасно. Как старые тряпки или куклы, которых достали с антресоли.

Еще у них ужасно пахнет изо рта, клапан в желудке просто не закрывается, они любую еду запихивают очень быстро, не жуя, таким образом, хоть как-то пытаются удовлетворить свои потребности, не физические, а эмоциональные, их голод — потребность в любви.

Из детских домов дети выходят совершенно не подготовленные к жизни. В большинстве своем — потребителями. Самое страшное — абсолютно хладнокровные, готовые взять, что им нужно, любой ценой.

Когда Игорь попал к нам, сразу же начался регресс в раннее младенчество, он пытался наверстать упущенное за три года. Он требовал заботы, как грудничок.

Постольку у детей, остающихся в детских домах, происходит нарушение привязанности, чтобы уже потом ни говорили, какие бы волонтеры ни приходили, ни учили его жить — пользы будет немного: внутри него нет стержня, того самого, который формирует привязанность. Если ребенок с раннего возраста оказался в доме ребенка и пошел по этому конвейеру дальше, до выпуска из детского дома — это подразумевает самый худший прогноз, который только может быть. Дети, которые хоть немного побыли в семье, даже, может быть, не самой лучшей, более устойчивы.

Но в целом из детских домов дети выходят совершенно не подготовленные к жизни. В большинстве своем — потребителями. Самое страшное — абсолютно хладнокровные, готовые взять, что им нужно, любой ценой.

И они выходят к нам, к нашим детям. Так что будьте готовы с ними встретиться. Пусть вы говорите, что «я-то детей не бросал, у меня все нормально, меня это не волнует». Ведь детские дома — рядом с нами.

— Что делать, чтобы всю эту систему изменить?

— Изменения должны быть законодательными, на самом высоком уровне. Изменить систему пытаются 20 лет. Но глобально, видимо, решать это многие не желают, сиротпром — выгодное дело. На детские дома выделяются колоссальные бюджетные ассигнования. На одного ребенка уходит 40 тысяч евро — если говорить в целом, в том числе на ремонты и прочее. На личное содержание одного ребенка в самом депрессивном регионе выделяется 300–350 тысяч рублей в год. И это нижний порог. А есть регионы, например, на севере Красноярского края, где уже 2 миллиона рублей выделяют. Поэтому за детей в системе все держатся. Это выгодно.

Но менять систему необходимо. Прежде всего, всем людям нужно осознать эту огромную проблему, узнать о ней правдивую информацию. Второе — не поддерживать детские дома, не носить туда дары и не укреплять эту систему, которая, убивает и уничтожает детей.

Изменить систему пытаются 20 лет. Но глобально, видимо, решать это многие не желают, сиротпром — выгодное дело.

Младших детей нужно обязательно раздать по семьям.

Необходимо разукрупнять огромные детские дома и делать их только по семейному типу. Пусть будет профессиональная, но мама, которая не уходит куда-то на ночь, не меняется каждые 4 часа, она знает ребенка, ребенок знает ее.

Надеюсь, что все-таки руководство страны поймет, насколько все это важно.

— То есть, все зависит от «верхов»? А «низы» что-нибудь в состоянии сделать?

— Если «низы» захотят, то «верхи» уже не смогут закрыть глаза и не замечать проблему. Дело в том, что очень у многих людей просто нет никакого доступа к информации о происходящем, потому что заведения все закрытые. Попасть туда невозможно, узнать, что там происходит — нельзя.

О том, что такое детские дома по своей сути, знают только приемные родители и, может быть, те люди, которые там работают, некоторые благотворители — спросите у них. Практика показов доказывает, что очень многие ничего не знают. Так что нужно нам всем, кто хоть как-то в теме, заниматься ликвидацией безграмотности.

Мы отстаем от всего мира по знанию элементарных вещей. Мне даже стыдно было объяснять в фильме, что такое депривация, что такое расстройство привязанности, к каким последствиям все это ведет, в том числе к реальным медицинским диагнозам. То есть детей изымают из семей и заведомо помещают в атмосферу, в которой они заболевают. Мы их подвергаем риску опасных заболеваний, по МКБ-10, это должны понимать все люди.

У меня в начале фильма есть бабушка, которая говорит, что она давно живет в этом месте, рядом с домом ребенка, ее даже приглашали туда работать, что тут все хорошо, у детей все есть, в общем, они — счастливы. Когда думающих подобным образом людей у нас останется меньшинство, тогда сдвинемся мы с мертвой точки.

 

Беседовала Оксана Головко

Источник: http://www.pravmir.ru